Дядя Миша, собираясь на охоту, немного нервничал: вдруг голубенький Сашкин москвичонок подведет, и открытие осеннего сезона на утку придется пропустить. Уложив потертую амуницию, кое-какие припасы, он не выдержал и решил справиться – все ли в порядке.
– Ладно, жду завтра, как договорились, – успокоившись, он бережно положил трубку телефона.
Дело было во времена близкого упадка развитого социализма: залить полный бак бензина, закупить патроны, оплатить путевки – для работящего, трезвого человека проблем не составляло. Главным было подгадать смены, или, в крайнем случае, отпроситься.
– Ну, по последней! – дядя Миша на правах старшого плеснул всем по капельке пшеничной.
– За открытие! – разом поддержали мы.
Никому спать не хотелось, сентябрьская ночь была вполне теплой. Мы в живописных позах расположились вокруг изредка пощелкивающего искрами костерка. Начался легкий, ни к чему не обязывающий мужской треп с солоноватыми прибаутками – благо, стесняться было некого, а невольным пернатым свидетелям скорое утро обещало неминуемую расправу.
– Слышь, дядь Мишь. – немного отведя душу в праздной болтовне, стал серьезен Сашка первый. – Говорят, тебя в общественные инспектора зовут?
Дядя Миша не любил общественную деятельность и всяческие нагрузки, поэтому немного смутился: « Выдумки это!»
– Теперь у нас будет своя волосатая лапа в охотугодьях! – скалил зубы Сашка первый.
– М-д-а-а. – подлил масла в огонь ироничный Сашка второй.
Мы не были браконьерами, более того, мы чтили охотничий кодекс, разумные запреты и ограничения ни у кого из нас не вызывали чувства протеста и стремления их нарушать. Самым справедливым среди нас был дядя Миша, он органически не переносил двуличия, хамства, животного стремления к личной выгоде.
– Знаете, - почему-то понизив голос и оглянувшись, доверительно сказал он, – тут, в Первомайке, недавно появился новый общественный охотинспектор. Помолчав, дядя Миша убежденно добавил:
– Нехороший человек!
– Не зная человека – нельзя его оскорблять, – с пол-оборота завелся Сашка первый.
- Я узнавал, - недовольно поджал губы дядя Миша.
Они немного поспорили. Сашка второй дипломатично молчал. Его уже не раз поражало сверхъестественное чутье старого охотника на червоточины в человеке. Нельзя было отказать в справедливости и Сашке первому.
Костерок тлел, спор понемногу накалялся.
– Нам с ним водку не пить и на охоту не ходить! – наконец не выдержал Сашка второй, пристраивая дровишки на уголья. Сучья разгорались в сгустившейся атмосфере натянутого молчания.
– Как он пролез в инспектора – не знаю, – прервал затянувшуюся паузу дядя Миша. – Мне тоже предлагали, я отказался. Говорю им – пока этого охламона не уберете – со мной не разговаривайте, – попытался он слегка разрядить атмосферу.
– Ой-е, охальники. А теперь – спать! – помолчав, басом громыхнул он напоследок.
Проснулись мы впотьмах. Скрадки были сделаны еще вчера, утка не пугана, поэтому собирались не спеша, врастяжку. Медленно серело. Прихлебывая горячий чай, мы предвкушали первую охоту в новом сезоне. Костерок бледнел, протока же наливалась светом – стала ясно различима ее стеклянная поверхность с гаснущими на глазах звездами.
Заканчивались последние приготовления, и тут в рассветную тишь вклинилось тонкое жужжание лодочного мотора.
– Кого там нелегкая таскает, – возмутился Сашка второй.
– Кого-кого? Конечно, инспекцию, - категоричен первый.
Комариное зудение приближалось, и вскоре мы поняли, что лодка движется в нашу сторону.
Дядя Миша, как былинный богатырь, утвердился на берегу и приложил ладонь козырьком к глазам.
Казанка заложила щегольскую кривую и мягко ткнулась в песок.
- Хемингуэй, гля! – опешил Сашка второй.
Первый тоже подивился на общественника. В наших краях такой гусь выглядел залетным. Левой рукой он небрежно держался за румпель. В правой дымилась трубка. Под шкиперской бородкой яркими цветами пламенел небрежно повязанный шейный платок.
Общественник Хэм дождался, пока схлынут набежавшие за моторкой волны, и картинно ступил на берег.
– Па-апрашу документики! – сумрачно глядя на далекие сопки, немного в нос прогнусавил инспектор.
– Да, он не Хэм, а Хам, – почему-то обрадовался неожиданному озарению Сашка-второй.
Первый бывал по юности сильно бит в детской колонии, да наука, впитанная с советами репрессированного отца, сидела в печенках. Поэтому он хладнокровно наблюдал за развитием событий, целиком полагаясь на чутье и опыт дяди Миши - нашего старшого.
Дядя Миша засопел. Надо было знать его, чтобы понять, что сопение не предвещает причине ничего приятного. Общественник, естественно, не знал, предвестником чего являются эти сипящие звуки, поэтому был спокоен как памятник.
– Э-э, да-акументики. Па-апрашу... – самолюбование памятника ракетой стремилось ввысь.
– Накрылась зорька, – оба Сашки уныло переглянулись и синхронно полезли в карманы – за билетами, да путевками. Этот тип современного Хама был знаком им не понаслышке – в последние годы они плодились в геометрической прогрессии и уже стали приедаться, изводя попавших к ним на крючок законопослушных граждан мелочными, пустопорожними придирками. Они не брезговали мелкими подачками, их непоколебимые принципы тонули в первом, жадном глотке дармовой водки. Аппетиты их были безразмерными и находились в прямой зависимости от уровня предъявляемых обвинений. Тоска. Лишь небеса безучастно наблюдали с высоты за этой во многом случайной встречей.
Дядя Миша оставался недвижим, он словно врос в прибрежный песочек. Инспектор подошел к нему вплотную.
– А ты чего стоишь, как монумент?! Где документы? – Общественник с ходу перешел на панибратское «ты» и его указующий перст пренебрежительно постучал по дяди Мишиному плечу. Не надо было ему этого говорить и, тем более, так снисходительно постукивать.
Дядя Миша не дрогнул, он был недвижим словно скальный останец, только сопение стало непрерывным, шея побагровела, уши налились малиновым светом.
– Ну! – Инспектор, само олицетворение закона, лениво продолжал постукивать указательным пальцем по плечу сопящего останца.
– Не будь пнем, – лениво посоветовал Хам нашему дяде Мише.
Скала хэкнула, дернулась. Что-то мелькнуло в воздухе. Подметки инспекторовых сапог описали в воздухе сногсшибательную кривую и Хам с грохотом, достойным Зевса, влетел в дюралевый корпус моторки, словно в заурядную консервную банку. И успокоился. И замер в неподвижности.
– Отвыступался, оратор! – как всегда был немногословен наш ударник.
– Ты его случаем не прибил? – Засуетился Сашка второй. Первый был в курсе дядь Мишиных хуков и апперкотов, потому и был невозмутим. Участливый Сашка второй набрал в ладонь речной водицы и побрызгал в лицо недвижно лежащему инспектору.
– Щас, ётыть, оклемается, – поставил окончательный диагноз автор сокрушительного удара. И точно, спустя мгновения, общественник разлепил очи, упер посоловевший взгляд в голубую бездонность зенита и томно простонал:
– Где я?
– В казанке, – просветил того подошедший Сашка первый.
– Какой Казани? – взгляд инспектора испуганно метнулся вниз, уперся в прибрежные заросли камыша и слегка просветлел.
– Ты, братка, с борта, однако, в лодку упал, – серьезно пояснил Сашка первый. – Наверно, головкой сильно о скамейку ударился…– он заботливо осмотрел потерпевшего и авторитетно добавил:
«Точно! Вон и скула уже опухает»…
Общественник потрогал ее, поморщился и наткнулся взглядом на спокойно стоявшего дядю Мишу.
– За что? – с надрывом воскликнул Хэм.
– Дядя бьет глупых один раз. Зато наповал, – как бы самому себе пробормотал под нос Сашка первый, на полном серьезе объяснив потерпевшему философскую проблему перехода количества в качество. И красноречиво замолчал.
– За что? За что! – как попугай заладил общественник, морщась от боли и продолжая суетливо ощупывать гулю на скуле.
- За дело! – освирепел дотоле молчавший дядя Миша. – Ты хоть понимаешь… – Он подошел к лодке и протянул руку инспектору, помогая тому вылезти из лодки. Общественник с опаской глянул на короткопалую мощную ладонь и, чуть помешкав, протянул свою.
– Ты хоть понимаешь, - повторяя, дядя Миша легко, без натуги, помог инспектору встать, – что сегодня открытие сезона.
– Открытие сезона! – помедлив, вскричал охотник. Дядю Мишу прорвало словно вулкан. – А ты приперся незваным гостем, в хлам испортил нам праздник. Кто, скажи кто, тебе помешал проверить документы днем, после зорьки!
– Эх, ты… – Помолчав, дядя Миша огорченно махнул рукой и предложил. – Раз зорька отменяется, давайте хоть чайку попьем.
Мы не спеша пошвыркивали чаек. Инспектор больше отмалчивался и все чаще косил глазом в сторону моторки. Отовсюду доносилась набиравшая мощь ружейная канонада.
– Ну, мне пора, – общественник наконец сподобился встрять в чрезмерно затянувшуюся паузу. Мы не стали его отговаривать.
– Вы это, мужики, извиняйте, – выдавил он все-таки на прощанье, глядя под ноги дядь Мише.
Комариное гуденье мотора стихло вдали. Над табором повисло гнетущее молчание.
– Что носы повесили? – прорычал неунывающий Сашка первый. – Последняя зорька, что ли? Гляди веселей. Вечерком уток наваляем, как дров!
Тот, давний уже сезон, дядя Миша открыл не сбитой в полете уткой. А тем, что сбил спесь с ретивого не в меру инспектора.
Александр Морозов.
